Неточные совпадения
Однако ж она согласилась, и они удалились в один
из тех очаровательных приютов, которые со времен Микаладзе устраивались для градоначальников во всех мало-мальски порядочных
домах города Глупова. Что происходило между ними — это для всех осталось тайною; но он
вышел из приюта расстроенный и с заплаканными глазами. Внутреннее слово подействовало так сильно, что он даже
не удостоил танцующих взглядом и прямо отправился домой.
Княгиня Бетси,
не дождавшись конца последнего акта, уехала
из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному
дому на Большой Морской. Гости
выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
Не зная, когда ему можно будет выехать
из Москвы. Сергей Иванович
не телеграфировал брату, чтобы
высылать за ним. Левина
не было
дома, когда Катавасов и Сергей Иванович на тарантасике, взятом на станции, запыленные как арапы, в 12-м часу дня подъехали к крыльцу Покровского
дома. Кити, сидевшая на балконе с отцом и сестрой, узнала деверя и сбежала вниз встретить его.
«А ничего, так tant pis», подумал он, опять похолодев, повернулся и пошел.
Выходя, он в зеркало увидал ее лицо, бледное, с дрожащими губами. Он и хотел остановиться и сказать ей утешительное слово, но ноги вынесли его
из комнаты, прежде чем он придумал, что сказать. Целый этот день он провел вне
дома, и, когда приехал поздно вечером, девушка сказала ему, что у Анны Аркадьевны болит голова, и она просила
не входить к ней.
«Да,
не надо думать, надо делать что-нибудь, ехать, главное уехать
из этого
дома», сказала она, с ужасом прислушиваясь к страшному клокотанью, происходившему в ее сердце, и поспешно
вышла и села в коляску.
Жена
не выходила из своих комнат, мужа третий день
не было
дома.
Я пошел прямо к Вернеру, застал его
дома и рассказал ему все — отношения мои к Вере и княжне и разговор, подслушанный мною,
из которого я узнал намерение этих господ подурачить меня, заставив стреляться холостыми зарядами. Но теперь дело
выходило из границ шутки: они, вероятно,
не ожидали такой развязки.
И вы, красотки молодые,
Которых позднею порой
Уносят дрожки удалые
По петербургской мостовой,
И вас покинул мой Евгений.
Отступник бурных наслаждений,
Онегин
дома заперся,
Зевая, за перо взялся,
Хотел писать — но труд упорный
Ему был тошен; ничего
Не вышло из пера его,
И
не попал он в цех задорный
Людей, о коих
не сужу,
Затем, что к ним принадлежу.
Старушка хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою,
вышла из комнаты. У меня немного защемило в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение ехать было сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор отца с матушкой. Они говорили о вещах, которые заметно
не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для
дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет дорога?
Не усидев, она
вышла из дома и пошла в Лисс. Ей совершенно нечего было там делать; она
не знала, зачем идет, но
не идти —
не могла. По дороге ей встретился пешеход, желавший разведать какое-то направление; она толково объяснила ему, что нужно, и тотчас же забыла об этом.
Мери никогда больше
не выйдет из дверей
дома.
«Ну так что ж! И пожалуй!» — проговорил он решительно, двинулся с моста и направился в ту сторону, где была контора. Сердце его было пусто и глухо. Мыслить он
не хотел. Даже тоска прошла, ни следа давешней энергии, когда он
из дому вышел, с тем «чтобы все кончить!». Полная апатия заступила ее место.
Мещанин скосил на него глаза исподлобья и оглядел его пристально и внимательно,
не спеша; потом медленно повернулся и, ни слова
не сказав,
вышел из ворот
дома на улицу.
Я бросился вон
из комнаты, мигом очутился на улице и опрометью побежал в
дом священника, ничего
не видя и
не чувствуя. Там раздавались крики, хохот и песни… Пугачев пировал с своими товарищами. Палаша прибежала туда же за мною. Я подослал ее вызвать тихонько Акулину Памфиловну. Через минуту попадья
вышла ко мне в сени с пустым штофом в руках.
Толпа дворовых
не высыпала на крыльцо встречать господ; показалась всего одна девочка лет двенадцати, а вслед за ней
вышел из дому молодой парень, очень похожий на Петра, одетый в серую ливрейную куртку [Ливрейная куртка — короткая ливрея, повседневная одежда молодого слуги.] с белыми гербовыми пуговицами, слуга Павла Петровича Кирсанова.
— Слушаю-с, — со вздохом отвечал Тимофеич.
Выйдя из дома, он обеими руками нахлобучил себе картуз на голову, взобрался на убогие беговые дрожки, оставленные им у ворот, и поплелся рысцой, только
не в направлении города.
Эта новая тревога требовала общения с людьми, требовала событий, но люди
не являлись,
выходить из дома Самгин опасался, да и неловко было гулять с разбитым лицом.
Дядя Яков действительно вел себя
не совсем обычно. Он
не заходил в
дом, здоровался с Климом рассеянно и как с незнакомым; он шагал по двору, как по улице, и, высоко подняв голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел в окна глазами чужого.
Выходил он
из флигеля почти всегда в полдень, в жаркие часы, возвращался к вечеру, задумчиво склонив голову, сунув руки в карманы толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
Дома, распорядясь, чтоб прислуга подала ужин и ложилась спать, Самгин
вышел на террасу, посмотрел на реку, на золотые пятна света
из окон дачи Телепневой. Хотелось пойти туда, а — нельзя, покуда
не придет таинственная дама или барышня.
Из двери
дома быстро, почти наскочив на Самгина,
вышла женщина в белом платье, без шляпы, смерила его взглядом и пошла впереди,
не торопясь. Среднего роста, очень стройная, легкая.
Пока лампа горит назначенный ей срок, вы от пяти до двенадцати
не будете
выходить из дома,
не будете никого принимать и ни с кем
не будете говорить.
На третий день Татьяна Марковна ушла,
не видали как,
из дома. Райский
не выдержал двух бессонных ночей и лег отдохнуть, поручив разбудить себя, когда она
выйдет из дому.
Вдруг он услышал, что в старом
доме отворяется окно. Он взглянул вверх, но окно, которое отворилось,
выходило не к саду, а в поле, и он поспешил в беседку
из акаций, перепрыгнул через забор и попал в лужу, но остался на месте,
не шевелясь.
И этот другой командует властью Веры,
не выходя из границ приличий, выпроваживает его осторожно, как выпроваживают буйного гостя или вора, запирая двери, окна и спуская собаку. Он намекнул ему о хозяйке
дома, о людях… чуть
не о полиции.
От него я добился только — сначала, что кузина твоя — a pousse la chose trop loin… qu’elle a fait un faux pas… а потом — что после визита княгини Олимпиады Измайловны, этой гонительницы женских пороков и поборницы добродетелей, тетки разом слегли, в окнах опустили шторы, Софья Николаевна сидит у себя запершись, и все обедают по своим комнатам, и даже
не обедают, а только блюда приносятся и уносятся нетронутые, — что трогает их один Николай Васильевич, но ему запрещено
выходить из дома, чтоб как-нибудь
не проболтался, что граф Милари и носа
не показывает в
дом, а ездит старый доктор Петров, бросивший давно практику и в молодости лечивший обеих барышень (и бывший их любовником, по словам старой, забытой хроники — прибавлю в скобках).
Он заглянул к бабушке: ее
не было, и он, взяв фуражку,
вышел из дома, пошел по слободе и добрел незаметно до города, продолжая с любопытством вглядываться в каждого прохожего, изучал
дома, улицы.
Яков с Кузьмой провели утро в слободе, под гостеприимным кровом кабака. Когда они
выходили из кабака, то Кузьма принимал чрезвычайно деловое выражение лица, и чем ближе подходил к
дому, тем строже и внимательнее смотрел вокруг, нет ли беспорядка какого-нибудь,
не валяется ли что-нибудь лишнее, зря, около
дома, трогал замок у ворот, цел ли он. А Яков все искал по сторонам глазами,
не покажется ли церковный крест вдалеке, чтоб помолиться на него.
Из дома выходить для нее было наказанием; только в церковь ходила она, и то стараясь робко, как-то стыдливо, пройти через улицу, как будто боялась людских глаз. Когда ее спрашивали, отчего она
не выходит, она говорила, что любит «домовничать».
На другой день я
вышел из дому, хоть и в десять часов дня, но изо всех сил постарался уйти потихоньку,
не простившись и
не сказавшись; так сказать, ускользнул.
У меня накипело. Я знал, что более мы уж никогда
не будем сидеть, как теперь, вместе и что,
выйдя из этого
дома, я уж
не войду в него никогда, — а потому, накануне всего этого, и
не мог утерпеть. Он сам вызвал меня на такой финал.
Она жила в этом
доме совершенно отдельно, то есть хоть и в одном этаже и в одной квартире с Фанариотовыми, но в отдельных двух комнатах, так что, входя и
выходя, я, например, ни разу
не встретил никого
из Фанариотовых.
Я после этого, естественно уверенный, что барыня
дома, прошел в комнату и,
не найдя никого, стал ждать, полагая, что Татьяна Павловна сейчас
выйдет из спальни; иначе зачем бы впустила меня кухарка?
В
домах не видать признака жизни, а между тем в них и
из них вбегают и выбегают кули, тащат товары, письма, входят и
выходят англичане, под огромными зонтиками, в соломенных или полотняных шляпах, и все до одного, и мы тоже, в белых куртках, без жилета, с едва заметным признаком галстуха.
Вечером я предложил в своей коляске место французу, живущему в отели, и мы отправились далеко в поле, через С.-Мигель, оттуда заехали на Эскольту, в наше вечернее собрание, а потом к губернаторскому
дому на музыку. На площади, кругом сквера, стояли экипажи. В них сидели гуляющие. Здесь большею частью гуляют сидя. Я
не последовал этому примеру,
вышел из коляски и пошел бродить по площади.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы
вышли опять в аллею и потом в улицу, которая вела в поле и в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись в садах, ничем
не огороженных, и рощах. Дорога поднималась заметно в гору. Наконец забрались в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли на террасу и, усталые, сели на каменные лавки.
Из дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет
дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
— Так я и знала… Она останется верна себе до конца и никогда
не выдаст себя. Но ведь она
не могла
не видеть, зачем вы пришли к нам? Тем более что ваша болезнь, кажется, совсем
не позволяет
выходить из дому.
Бахарев
вышел из кабинета Ляховского с красным лицом и горевшими глазами: это было оскорбление, которого он
не заслужил и которое должен был перенести. Старик плохо помнил, как он
вышел из приваловского
дома, сел в сани и приехал домой. Все промелькнуло перед ним, как в тумане, а в голове неотступно стучала одна мысль: «Сережа, Сережа… Разве бы я пошел к этому христопродавцу, если бы
не ты!»
Мало-помалу Привалов вошел в тот мир, в каком жила Верочка, и он часто думал о ней: «Какая она славная…» Надежда Васильевна редко показывалась в последнее время, и если
выходила, то смотрела усталою и скучающею. Прежних разговоров
не поднималось, и Привалов уносил с собой
из бахаревского
дома тяжелое, неприятное раздумье.
Привалов переживал медовый месяц своего незаконного счастья. Собственно говоря, он плыл по течению, которое с первого момента закружило его и понесло вперед властной пенившейся волной. Когда он ночью
вышел из половодовского
дома в достопамятный день бала, унося на лице следы безумных поцелуев Антониды Ивановны, совесть проснулась в нем и внутренний голос сказал: «Ведь ты
не любишь эту женщину, которая сейчас осыпала тебя своими ласками…»
Выйдя от Lise, Алеша
не заблагорассудил пройти к госпоже Хохлаковой и,
не простясь с нею, направился было
из дому. Но только что отворил дверь и
вышел на лестницу, откуда ни возьмись пред ним сама госпожа Хохлакова. С первого слова Алеша догадался, что она поджидала его тут нарочно.
— Мама, окрести его, благослови его, поцелуй его, — прокричала ей Ниночка. Но та, как автомат, все дергалась своею головой и безмолвно, с искривленным от жгучего горя лицом, вдруг стала бить себя кулаком в грудь. Гроб понесли дальше. Ниночка в последний раз прильнула губами к устам покойного брата, когда проносили мимо нее. Алеша,
выходя из дому, обратился было к квартирной хозяйке с просьбой присмотреть за оставшимися, но та и договорить
не дала...
— Как вы смели, милостивый государь, как решились обеспокоить незнакомую вам даму в ее
доме и в такой час… и явиться к ней говорить о человеке, который здесь же, в этой самой гостиной, всего три часа тому, приходил убить меня, стучал ногами и
вышел как никто
не выходит из порядочного
дома.
Лопухов собирался завтра
выйти в первый раз
из дому, Вера Павловна была от этого в особенно хорошем расположении духа, радовалась чуть ли
не больше, да и наверное больше, чем сам бывший больной. Разговор коснулся болезни, смеялись над нею, восхваляли шутливым тоном супружескую самоотверженность Веры Павловны, чуть — чуть
не расстроившей своего здоровья тревогою
из — за того, чем
не стоило тревожиться.
Потом опять неделю было смирно в
доме, и гостья
не кричала, а только
не выходила из комнаты и потом уехала.
Но они живут вместе; каждая
выходит из дому только, когда ей удобно; поэтому
не бывает того, чтобы в дурную погоду многие
выходили из дому.
На другой день, ровно в двенадцать часов, гробовщик и его дочери
вышли из калитки новокупленного
дома и отправились к соседу.
Не стану описывать ни русского кафтана Адриана Прохорова, ни европейского наряда Акулины и Дарьи, отступая в сем случае от обычая, принятого нынешними романистами. Полагаю, однако ж,
не излишним заметить, что обе девицы надели желтые шляпки и красные башмаки, что бывало у них только в торжественные случаи.
— Ах, какая скука! Набоженство все!
Не то, матушка, сквернит, что в уста входит, а что из-за уст; то ли есть, другое ли — один исход; вот что
из уст
выходит — надобно наблюдать… пересуды да о ближнем. Ну, лучше ты обедала бы
дома в такие дни, а то тут еще турок придет — ему пилав надобно, у меня
не герберг [постоялый двор, трактир (от нем. Herberge).] a la carte. [Здесь: с податей по карте (фр.).]
Мне разом сделалось грустно и весело;
выходя из-за университетских ворот, я чувствовал, что
не так
выхожу, как вчера, как всякий день; я отчуждался от университета, от этого общего родительского
дома, в котором провел так юно-хорошо четыре года; а с другой стороны, меня тешило чувство признанного совершеннолетия, и отчего же
не признаться, и название кандидата, полученное сразу.
Отец мой почти совсем
не служил; воспитанный французским гувернером в
доме набожной и благочестивой тетки, он лет шестнадцати поступил в Измайловский полк сержантом, послужил до павловского воцарения и
вышел в отставку гвардии капитаном; в 1801 он уехал за границу и прожил, скитаясь
из страны в страну, до конца 1811 года.
В этом положении она била ее по спине и по голове вальком и, когда выбилась
из сил, позвала кучера на смену; по счастию, его
не было в людской, барыня
вышла, а девушка, полубезумная от боли, окровавленная, в одной рубашке, бросилась на улицу и в частный
дом.